Три возраста Окини-сан - Страница 55

— Чего ты от меня требуешь? Чтобы я тащил сына за волосы? Я не стану унижать ни себя, ни его. Я мог бы сделать это в одном лишь случае: если бы Гога насиловал Глашу… Но если она для него первая женщина, так она для него свята!

Ольга Викторовна, продолжая плакать, стала раскуривать папиросу, роняя на ковер спичку за спичкой:

— Я ее завтра же выгоню… не могу так больше!

— Выгонишь? Беременную?

— Черт с ней и с ее щенком, который родится.

— Не груби. Утром я поговорю с ними. Ложись и спи…

Утром Коковцев пришел к Глаше на кухню.

— Нельзя ли вам этот роман прекратить?

Сказал и сам понял, что ляпнул глупость.

Глаша сделала ему большие удивленные глаза:

— Владимир Васильевич, а почему вы меня об этом спрашиваете? Разве я хожу в комнату к вашему Гоге? Нет, он сам бегает ко мне в медхен-циммер. Вот вы ему и внушайте…

Что ж, вполне логично. Коковцев навестил сына.

— Кого ты читаешь? — спросил он.

— Максима Горького. Рассказы его. О босяках.

— И как?

— Да ничего. Страшно…

— А тебе, сукину сыну, не страшно, что мать твоя заливается слезами, а Глашу ты сделал навек несчастной?

Два коковцевских характера соприкоснулись. Гога величаво отряхнул пепел с папиросы и закинул ногу на ногу.

— Глаша об этом ничего не говорила, — ответил он.

— Не понимать ли так, что ты сделал ее счастливой?

— Спроси у нее сам, — отозвался Гога.

Коковцев как-то по-новому взглянул на сына. Перед ним сидел красивый здоровущий нахал в матросской рубахе, на рукаве — шевроны за отличные успехи в учебе, на левом плече кованный из бронзы эполетик будущего офицера.

— Папочка, если хочешь дать мне по морде, то дай!

— Поздно… — вздохнул Коковцев.

В этот день, разгорячась, он выпорол второго сына Никиту, схватил лупцевать и младшего — Игоря:

— Будете слушаться? Будете? Будете?

— Оставь Игоречка в покое, — велела ему жена.

— Ну да! Это же твой любимчик. Как я не сообразил?

— Пусть так. Но дери своего любимца — первенького…

Со скандалом он ушел из дома. Его потом видели на островах, где он катался с обворожительной Ивоной фон Эйлер. Ольга Викторовна не ошиблась: гастрит — болезнь серьезная!

* * *

Эскадра Вирениуса через Гибралтар уже вошла в Средиземное море, направляясь к Мальте для докового ремонта. Британский флот проводил большие маневры в Канале; русский атташе из Лондона докладывал, что в боевых порядках англичан вдруг резко выявилось значение быстроходных кораблей, которые пытались охватить голову колонны…

— Это значит, — горько усмехнулся Макаров, — что меня, кажется, опять обворовали. Уже половину из того, что я придумал на благо нашего российского флота, используют на иностранных флотах, выдавая за собственное изобретение…

Скоро в морской практике мира родилось странное выражение: «поставить палочку на Т (crossing the „Т")“. Если кильватерную линию представить в виде длинной вертикали, то охват головы противника как бы проводит сверху короткую черту, образуя букву „Т“. Теперь следовало ожидать, как японцы, неизменно бдительные, отреагируют на crossing the „Т“…

В конце декабря 1902 года Коковцев (за отличие и усердие) получил следующий чин — капитана первого ранга; по случаю повышения он в группе офицеров флота представлялся в Зимнем дворце императору. Каждому из «пожалованных» Николай II счел своим долгом сказать приятные слова или задать вопросы, на которые совсем нетрудно ответить. Наконец дошла очередь и до Коковцева…

— Владимир Васильевич, — точно назвал его царь, — у меня в тюремном ведомстве долго служил Владимир Николаевич Коковцев, ставший теперь товарищем министра финансов, не ваш ли это ближайший родственник?

Рука вскинулась к золотой кокарде треуголки.

— Никак нет, ваше величество, — был ответ. — Наш род происходит из Бежецкой Пятины, а тюремно-финансовый Коковцев из дворян, кажется, Ярославской губернии.

Николай II внимательно выслушал. Кивнул.

— А я до сих глубоко сожалею, что не привелось плавать с вами на «Владимире Мономахе». Но я вас помню.

Коковцев отвечал царю как положено:

— Счастлив сохраниться в памяти вашего величества!

— Может, у вас есть личные просьбы ко мне?

Владимир Васильевич вспомнил о семейном скандале:

— Есть!

— Прошу, — любезно склонился к нему император.

— Мой сын Георгий заканчивает корпус гардемарином с отличными оценками в учебе, но… Как и все молодые люди, он отчасти шалопай. Не могли бы вы указать высочайше, дабы его досрочно выпустили из корпуса на эскадру контр-адмирала Вирениуса? Молодой человек нуждается в дальнем плавании, чтобы не избаловаться на берегу среди различных соблазнов.

— С удовольствием я исполню вашу просьбу…

Царь не был пустомелей: вскоре же последовал высочайший приказ — гардемарина Г.В. Коковцева выпустить мичманом на эскадру Вирениуса с назначением в экипаж «Ослябя». Все произошло настолько четко и стремительно, что даже не Гога, а сам отец был растерян. Коковцев увидел сына уже с билетом на венский экспресс в кармане. Владимир Васильевич не желал видеть слез жены, ему хотелось избежать семейных сцен, в которые непременно вмешалась бы и Глаша, а потому ресторан Варшавского вокзала стал местом их свидания перед разлукой. Каперанг подарил сыну спасательный жилет типа «дельфин». При этом он сказал сыну:

— Извини! Я бы не желал тебе когда-либо пользоваться этой резиновой штукой, но… море есть море. Возьми.

Гога с веселым смехом отверг подарок:

— Я ведь еще не забыл доблестного Дюпти-Туара! — Он долго наблюдал за оживлением публики в суете вокзального ресторана. — Папа, — сказал Гога, — я все понимаю, но в этом случае с Глашей я тебя не понял. Мама мне все рассказала! О твоем давнем романе в Нагасаки с японкой и то, что у тебя в Японии остался сын от нее. А ведь он мой единокровный брат… Прости, папа, я не помню, как его зовут!