Три возраста Окини-сан - Страница 135

135

Коковцев снова явился в советское консульство, на этот раз Озарнин уже имел об адмирале побольше сведений.

— Не вы ли угнали из Владивостока наши миноносцы?

— Я не ставил себе такой цели — угнать миноносцы, я просто эвакуировал на миноносцах беженцев.

— А теперь беженцы обивают пороги моего консульства, умоляя вернуть их на родину… Благодарны они вам?

— Думаю, даже очень, — отвечал Коковцев. — Если бы я не вывез их морем, им бы пришлось от бухты Посьета тащиться за телегами по грязи до самого Хунь-Чуня, а там ведь было немало и калек. Их ждал лагерь в Гирине, где, вы знаете, умерло множество детей, спавших на голой земле.

Озарнин выслушал Коковцева с большим вниманием.

— Вы сами осложнили свою судьбу, — сказал он. — Допускаю, что вывезли беженцев. Но, вернись вы сразу же из Шанхая на яхте «Адмирал Завойко», и, поверьте, с вас бы — как с гуся вода: даже не придирались бы… — Консул потянулся было к пачке чистых анкет, но задержал руку. — Это вам ничего не даст, — сказал он. — Попробуйте устроиться на КВЖД, и годика через два-три приходите снова, тогда и поговорим…

Легко сказать — устройся! Тем более, Коковцев о железных дорогах знал лишь то, что поверх насыпи кладут шпалы, а на них рельсы. Владимир Васильевич обильно полил герань и пригородным поездом отправился на станцию Имянь-По, где в живописной местности расположились виллы коммерсантов и остатков того общества, которое у нас принято называть «отбросами белогвардейщины». Генерал Хорват, бывший управляющий КВЖД, отослал адмирала к князю Дмитрию Викторовичу Мещерскому, бывшему русскому консулу в Харбине, который сказал, что, к сожалению, прежние связи на КВЖД у него потеряны:

— Не поедете же вы торговать билетами в Цицикаре?

Коковцев был согласен сидеть в кассе Цицикара.

— Учтите, там бытует китайский язык и маньчжурский.

— Ничего. На слух я уже воспринимаю…

Харбин напоминал русским Новочеркасск или Ростов-на-Дону, а Цицикар уже ничего не напоминал, кроме самих русских, которые, пребывая в беспробудном пьянстве, занимали середину мостовых, обнюхиваемые бродячими собаками. Вокруг крепости, занятой местными властями, тянулись пыльные невзрачные улицы с харчевнями и ломбардами, постоялые дворы для монголов и кумирни в честь Конфуция и драконов, значения которых Коковцев так и не выяснил. Странно было видеть в Цицикаре, удаленном в самую голь и сушь Маньчжурии, гостиницу «Тихий океан» и рекламу швейных машин фирмы «Зингер». Русские обитатели Цицикара были настроены озлобленно-антисоветски: здесь, в этой тусклой яме эмиграции, образовалось застойное болото из самых грязных опитков атаманщины — Семенова, Гамова, Калмыкова и Анненкова. Эти люди не столько пропитывались ханжой, сколько прокуривались опиумом, китайцы обходили русских стороною, как явных бандитов, для которых тюрьма — дом родной, а терять им уже давно нечего, кроме жизни.

В вокзальной кассе Цицикара был встречен и новый 1923 год — тот самый год, в котором, по мнению адмирала Макарова, русские люди станут умнее, а флот России обретет полноценную боевую значимость. Коковцев выписывал харбинскую газету «Новости жизни», редактор которой Д.И. Чернявский был недавно зарезан на улице за просоветские взгляды; в разделе «Вести с родины» однажды бросилась в глаза примечательная заметка:

«Маневры Балтийского Флота. Как нам сообщили из достоверных источников, большевики в прошлом году сдали на слом корабли общим водоизмещением в 82 тыс. тонн. На уцелевших кораблях они провели „красные“ маневры с линкором „Марат“ и дивизионом эсминцев, командир которых Н.В. Коковцев был награжден наркомвоенмором золотыми именными часами».

Сомнений быть не могло: Н. В. Коковцев — это его сын Никита, это его старая кровь, перелившаяся в новые сосуды! Владимир Васильевич невольно испытал гордую радость от сознания, что род Коковцевых все же не вычеркнут из славной летописи русского флота! Аккуратненько он вырезал заметку из газеты и всегда носил ее при себе — среди порыжевших семейных фотографий и аптечных рецептов. Но в один из дней, торгуя билетами, он увидел в окошечке кассы чью-то бандитскую харю.

— Твой? — спросили его, тыча пальцем в газету.

— Да, это мой сын… комдив!

В лицо ему шваркнули плевком. Было сказано:

— Убирайся отселе, иначе пришибем вусмерть…

Коковцев захлопнул окошечко. Он, контр-адмирал флота российского, отец двух сыновей, отдавших жизнь за отечество, и вот расплата… плевок в лицо! Но убираться надо: убьют. Владимир Васильевич вернулся в Харбин, охваченный слухами о чудесной жизни в Шанхае: стоит туда приехать — и тебя с руками и ногами возьмут в любую фирму, особенно со знанием языков. Все это очень заманчиво, но где взять денег на дорогу, на что жить, пока устроишься? Он пришел в ювелирную лавку Анцелевича на Диагональной улице, предложил купить наручный браслет Минного отряда.

— Распилите его! Мне нужно добраться до Шанхая…

Ювелир с профессиональной ловкостью избавил руку Коковцева от браслета, отсчитал деньги.

— Вам разве мало? — спросил он,

— Признаться, ожидал больше.

— На дорогу до Шанхая хватит. Желаю вам, господин адмирал, жить так же богато, как я живу бедно…

Отсутствие на руке браслета с заклинающим девизом иногда пугало Коковцева так, будто его обворовали.

— И погибаю, и сдаюсь, — говорил он себе…

* * *

Слухи о привольной жизни эмигрантов в Шанхае оказались ложными, в поисках службы, сытости и ночлега под крышей быстро растаяли деньги. В русском клубе ему сказали, что многие из эмигрантов укатили осваивать сельву в Бразилию и Аргентину: «Только до Австралии мало охотников, и очень бедствует колония в Японии, русским мешает незнание японского языка». Об этом он и задумался: если Окини-сан еще жива, разве она отвергнет его? Японский консул в Шанхае был крайне почтителен с кавалером ордена Восходящего Солнца, сын которого погиб на героическом крейсере «Идзуми»… Цусима обернулась для Коковцева иной стороной, обнадеживающей, а в Нагасаки, куда он прибыл на рассвете, по-прежнему все благоухало, как раньше, мандаринами и магнолиями…

135