Три возраста Окини-сан - Страница 62

— Но все-таки мы атаку отбили…

После гибели Макарова Первой Тихоокеанской эскадрой стал командовать контр-адмирал Витгефт. А дальневосточный наместник Алексеев ("Евгений-гений», по выражению Куропаткина) улизнул из Порт-Артура в Мукден, оставив крепость на попечение генерала Стесселя и его жены. Того уже десантировал армию маршала Куроки на сухопутье, квантунский плацдарм оказался под угрозой, японцы блокировали Порт-Артур с моря и с суши. Началась изнурительная битва, в которой, что ни день, писалась кровью новая страница русской отваги и бездарности царизма…

Ночным поездом Коковцев вернулся из Ревеля.

— Я измучилась в ожидании… Ну, где же Гога?

— Эскадра Вирениуса уже на подходе. — Коковцев объяснил Ольге, что «Ослябя» и крейсера идут хорошо, эсминцы тоже, но их задерживают номерные миноносцы, которые плохо выносят встречную волну. — В машинах частые аварии, вентиляцию заплескивает волной, духотища, а кочегары валятся с ног…

— Как хорошо, что наш Гога не попал на миноносцы!

— Ты забыла, дорогая, с чего я начинал…

Гога вернулся ночью, всполошив весь дом, — загорелый, веселый, бодрый. С порога он почуял, что Глаши в доме нет, но спрашивать о ней родителей не пожелал. Мичман привез подарки: отцу — бельгийский браунинг, покрытый никелем, матери — пористый арабский графин, способный в жаркие дни хранить воду прохладной, а младших братьев одарил всякой заграничной ерундой.

Ольга Викторовна второпях шепнула мужу:

— Это ты … Когда я увидела Гогу, мне показалось, что не мой сын вернулся из Джибути, а ты, Владечка, снова приплыл ко мне из Японии… О, как он похож на тебя — на молодого!

На молодом и чистом лице мичмана — красные, будто выжженные глаза, и мать спросила — что с ними случилось?

— Конъюнктивит, мамочка. Как у всех! Англичане скупили в портах весь кардиф, чтобы нам не досталось. Пришлось от самой Бизерты шлепать на какой-то дряни. Сгорание в топках паршивое, над палубой «Осляби» несло горячие вихри искр…

За столом Гога с удовольствием уплетал все, что подсовывала ему материнская щедрая рука. Владимир Васильевич спросил сына — как ему понравилось в Джибути?

— Хуже, чем в Порт-Саиде! Днем на улицах — ни души. К вечеру выползают. Сонные. Шантаны работают до утра. Возле туземных лавок сидят на привязи, как собаки, черные пантеры. Купцы просят покупателей не бояться, ибо, по их мнению, пантерам мясо европейцев не нравится. На базарах полно безногих и безруких сомалийцев. Это ныряльщики за пенсами туристов. Донырялись, пока акула не отхарчила от них.

— Надеюсь, ты был умницей и не купался там?

— Напротив, мамочка, я даже играл на волнах с акулами. Это не мешает для полноты жизненных ощущений. Ради этого я даже гладил пантер по загривкам, а они доверчиво терлись об мои ноги, как домашние киски, просящие сметанки…

Гога сказал, что ему, очевидно, уготована должность башенного начальника на «Осляби» — в носовой башне.

— А вам не встречались «Ниссин» и «Касуга»?

— Те, что закуплены японцами у Аргентины? — Гога глянул на отца исподлобья. — В гавани Порт-Саида мы стояли рядом с этими крейсерами… «Ниссин» прилип к нашей корме, а «Касуга» бросил якоря как раз по носу «Осляби».

Коковцев резко отодвинул стул, поднялся:

— А куда же смотрел ваш Вирениус? Или не догадал ся разбить их борта тараном — вроде бы случайно, а потом они до конца войны пусть и торчат в Египте!

— Вирениус не мог этого сделать. Хотя крейсера шли под японскими флагами, но их экипажи были набраны из безработных итальянцев… Кого таранить? Этих несчастных? Все было гораздо сложнее, папа, нежели вам из Питера кажется… ты знай: «Ниссин» и «Касуга» пришли в Порт-Саид под конвоем броненосного английского крейсера с мощным вооружением, орудия которого держали «Ослябю» на прицеле…

Ольга Викторовна потом спрашивала мужа:

— Как ты думаешь, почему он не спросил о Глаше?

— Потому что знал — тебе ответить ему нечего…

Он договорился с женой, что она приедет в Ревель, куда и сам выехал вместе с сыном. Эйлер интересовался -заметил ли Гога, как были покрашены японские крейсера?

— Они были… грязно-серые. И сливались с горизонтом.

— Вот именно, что они сливались с горизонтом. А у нас по старинке: борта черним, как сапоги ваксой, трубы желтые… — Настроение у Эйлера было не ахти какое. — Если послушать разговоры на эскадре, можно подумать, что все мы идем давиться на собственных галстуках. Я понимаю и матросов! Многим, особенно взятым из запаса, тошненько. Верят ли они в успех? Сомневаюсь… Японцы, что ни говори, на Дальнем Востоке у себя дома, близ своей метрополии, а мы ведем войну по тонкой ниточке Сибирской магистрали…

Младший флагман эскадры, контр-адмирал Фелькерзам, держал флаг на «Осляби», и Коковцев однажды слышал, как Рожественский говорил кому-то:

— Бедный Дмитрий Густавович! Боюсь, не доплывет…

В экипажах кораблей больных было много. Даже скоротечной чахоткой, которая убьет их сразу же, как только эскадра проникнет во влажную духотищу тропиков. Но люди шли! Флагманский штурман Филип-повский, добрейший старикан, давно уже кормился едино лишь перетертою пищей.

— Со мною все ясно, — посмеивался он. — У меня рак желудка. Если не берутся вылечить врачи, так, надеюсь, вылечат самураи: одним снарядом — бац! И нет ни меня, ни рака…

* * *

Куропаткин твердил в приказах по армии: «Настало давно желанное время идти навстречу врагу и заставить японцев повиноваться нашей воле», после чего подписывал приказ об очередном отступлении. Журналистам он объяснял: